Руки

[Kamigoroshi]

Название: Руки
Автор: Okojo
Бета: Вордянский
Персонажи: Итачи, пара-тройка новых второстепенных
Жанр: повседневность
Рейтинг: G
Дисклеймер: Кишимото его придумал.
Примечания: О сне в конце. Японцы считают, что красные листья осеннего клёна удивительно красивы потому, что жертвуют своими жизнями ради дерева, на котором выросли.
Дополнение: Фанфик был написан на

конкурс «Итачи и его новая профессия» на сообщество Поместье Учиха.

Читать и мучиться

Вы когда-нибудь смотрели на себя со стороны? Слышали себя, удивлялись собственным словам? Смотрели на свои руки, удивлялись тому, что они делают? Эти руки, с которыми совершенством может сравниться только содержимое черепной коробки – прекрасные руки. Когда на них ложится свет от огня, появляются ползающие тени, выявляющие неровности кожи, и сине-зелёные жилки выступают ещё сильнее, змеятся по бесцветной коже, напоминают о крови, которая течёт в этих руках. Смотреть на них со стороны – одно удовольствие, если забыть о том, что они принадлежат тебе – эти красивые и опасные руки.
Часто в своих руках Итачи видел ножи. Были изящно изогнутые ножи для бумаги с украшенной рельефными завитушками рукояткой, медно поблескивающей на солнце; были длинные вакидзаши, лезвие которых ослепительно горело даже в пасмурные дни – горело жаждой. Простенькие кунаи без разукрашенных рукояток, слоновой кости и многих видов стали на фоне них выглядели убого, но если красивые короткие мечи спокойно просили своего владельца, то уродливые, исцарапанные кунаи визжали о том, что им нужно скорее, гуще, больше пить, пить, пить…

- Воды-воды-воды! Воды, скорее, воды-воды-воды!..
Дверь в кухню резко распахнулась, ударилась со всего размаху о стену и страдальчески затряслась, повизгивая петлями. Из проёма в помещение вырвался густой, тяжкий воздух вместе с серо-белыми клубами горячего пара, словно огонь из пасти дракона.
- Рука! Нет-руки-нет-руки-нет-руки… Нет руки! – выбежавший из кухни молодой человек в белом в жирное пятно фартуке энергично тряс левой рукой правую, и на лице его было то выражение, каким принято в шутку пугать детей на утренниках.
К нему подбежала маленькая полная женщина, хозяйка закусочной, и, ни слова не говоря, вытолкала на улицу к бочке с холодной водой.
- Руки в воду, недотёпа! – бросила она и скрылась в помещении.
- Первый день, а руки уже нет! – обратился человек в грязном фартуке к своему напарнику, что стоял у бочки с полной кастрюлей воды. – Я полный неудачник, за что бы я ни взялся, ничего не выходит…
- Руку в воду опусти, - фыркнул тот. – Ёроку, ты слишком много болтаешь, удача и неудача тут ни при чём.
- Ну, Юя, ты же тоже здесь первый день, но ещё ни разу не обжёгся и не порезался… А-а-а, как же больно!.. Чёрт возьми, а завтра у нас уже полноценный рабочий день, как же я буду…
- Надеюсь, что молча. Просто в следующий раз бери сковородку за ручку, - Юя кинул последний взгляд на хнычущего и всё ещё причитающего Ёроку и собрался уходить.
- Так я взял! – донёсся до него голос, полный страшной обиды.

Шумный и неуклюжий Ёроку (то было его детское имя, на самом же деле его звали Тэцузаэмон, но оно никак не вязалось с перманентно растерянным выражением лица) поначалу не вызывал у Итачи ничего, кроме раздражения. Работа с ним была подобна аду: постоянно что-то падало, рушилось, горело, путалось – особенно сам он путался под ногами и пищал мышиным голосом извинения и неуклюжие ругательства. Будь он шиноби, его прибили бы в первый же день жизни – нет, он бы сам себя угробил.
В первый же день Итачи научился удивительно ловко обращаться с кухонной утварью, особенно с ножом – тот лежал в руке как влитой. Печь, пышущая жаром, истерзанный многими поколениями поваров тёмный крепкий стол, висящие под потолком венички трав, по стенам – дуршлаги, шумовки, половники, заволакивающий всю кухню и мешающий глубоко дышать лёгкий пар – это стало новым полем битвы, на котором враг – голод. И Ёроку. У несчастного нож выскальзывал из руки, будто мыло, в духовку он лез без прихватки, жарил овощные очистки вместо овощей, из лапши делал тесто для лапши, а из всей кухни – помойку. «Кругом одни враги», - причитал Ёроку, грустными глазами глядя на Итачи и ожидая от того помощи. Итачи фыркал и пытался объяснить ему, как держать нож, почему лучше вынимать противень из духовки двумя руками, почему лучше не разбрасывать очистки по полу, зачем ручки у сковородок деревянные и так далее. В ответ Ёроку хныкал и говорил о том, как завидует ему, и как хотел бы быть таким же ловким, как он. Но Учиха что угодно отдал бы за то, чтобы нож не казался продолжением руки, чтобы тело не реагировало так быстро и рука не перехватывала падающие предметы и поскользнувшегося напарника. Он отдал бы что угодно за то, чтобы у его тела не было такого чудовищного опыта, чтобы в памяти его не было его воспоминаний.

- Юя, Юя, ты ведь шиноби, да?
Стук острого ножа по доске на секунду прекратился, во сто крат усилились гул и шипение кухни, потяжелел белёсый пар, поднимающийся от кастрюль, нож медленно опустился на пучок зелени и вновь бодро застучал.
- Я дома рассказывал о тебе, так сестра – у неё жених из какого-то Скрытого Селения – говорит, что так с ножом обращаются или профессиональные повара, или шиноби. Ты ведь сам говорил на собеседовании, что у тебя не было практики. Вот я и подумал…
Ёроку, смущённый отсутствием реакции на свой вопрос, замолк и недоумённо пожал плечами. За несколько месяцев, что они работали вместе, он к Итачи очень привязался, был ему благодарен за помощь и теперь считал его своим другом, и его совершенно не смущал тот факт, что Итачи во многом его превосходит. Было бы другое дело, если бы на Ёроку смотрели свысока, если бы к нему относились снисходительно, как к маленькому ребёнку, но было видно, что от него ждут движения вперёд, что все пинки и тычки во время работы – не чтобы унизить, а чтобы простимулировать.
- Я с детства мечтал стать шиноби, - медленно и напряжённо произнёс Ёроку, осторожно, будто ядовитых змей, держа в обеих руках лопаточки и перемешивая ими коричневую и ароматную лапшу на широком чёрном противне. – Но мама всегда говорила, что это не про меня, это опасно. А отец однажды сказал, что желания защищать родину и любви к ней мало, чтобы стать военным. Я тогда сильно обиделся, потому что думал, что он, как и мама, намекает на мою неуклюжесть.
Когда Ёроку замолчал, шипение лапши на сковороде стало ещё громче, будто она жарилась в голове. Он посмотрел на Итачи, ловко чистящего серенькую маленькую, в полторы ладони длиной, рыбку в раковине, потом посмотрел на его страшную правую руку, изуродованную шрамом, из-под которой разлетались в стороны маленькие искрящиеся чешуйки. Если он шиноби, то эти руки когда-то отнимали у людей жизни.
- Я думаю, дело не в неуклюжести, - тихо сказал Итачи и положил вымытую и очищенную от чешуи рыбу на деревянную доску. – Важен сильный дух, а не ловкое тело. Что будет, если, пролив первую кровь, ты потеряешь рассудок? Что будет, если тебе придётся убить вчерашнего союзника, поступиться ради работы интересами семьи? Все дети кричат, что они готовы за родину, за семью пожертвовать жизнью, но они не знают, о чём говорят.
Лапша перестала шипеть и мягко плюхнулась на тарелку, острый блестящий нож быстро распорол рыбе брюхо. Итачи внимательно посмотрел на Ёроку, пытаясь понять, как он отреагирует на сказанное. В кухню вихрем влетела злая официантка и, схватив со стола тарелку с лапшой, убежала кормить посетителей.
- Они не знают, - продолжил Итачи, - что такое родина, они не знают, что такое семья, они не нашли ещё для себя определения этих понятий и пользуются навязанными определениями своих родителей. Они считают, что пожертвовать жизнью – значит умереть. Но мне кажется, смерть – это самая дешёвая жертва, потому что её ты можешь принести лишь один раз, да и то не факт, что она окажется нужной и полезной.
- Если бы ты имел возможность выбирать, ты бы не стал шиноби? – удивлённо спросил Ёроку, который большую часть из сказанного не понял, но был поражён до глубины души.
Итачи ответил не сразу, он был занят чисткой рыбы – вынимал из неё мерзко хлюпающие внутренности бережно, осторожно.
- Копаться в себе, - вдруг начал он совершенно иным, странно спокойным тоном, - всё равно что копаться в мёртвой рыбе. Я много раз делал и то, и другое, и одно могу сказать точно: если заденешь желчный пузырь, то всю рыбу можно отправлять на помойку. Если начнёшь о чём-то жалеть и думать, правильный ли ты сделал выбор, это отравит все твои воспоминания, жизнь покажется одной сплошной ошибкой, она обесценится. Обесценится всё, что ты сделал до сих пор. И мысли о выборе или о его отсутствии – это мысли настоящего, а не прошлого. Мы выбираем сейчас, тогда мы уже сделали всё, что могли.
- А почему ты выбрал эту профессию? Я вот, например, из-за сестры. Она готовить не умеет, а в тот день к нам наносил визит её будущий муж, ей надо было приготовиться самой – ну, одежда там, понимаешь, а я под руку подвернулся и в результате должен был приготовить обед. У меня неплохо вышло, хотя кухню, и особенно плиту ещё долго не могли отмыть. Деньги в семье нужны, я и пошёл готовить сюда. Правда, не думал, что будет так сложно.
- Я был серьёзно болен, и мне сейчас нужно отдохнуть, чтобы восстановиться, поэтому требуется спокойная работа. Но через год-полтора я уйду.
Ёроку всё это время смотрел на отрезанную рыбью голову, ей в белёсый склизкий мёртвый глаз, и когда услышал, что когда-нибудь Итачи обязательно уйдёт, поднял на него удивлённый взгляд. Его глаза были чёрными и тёплыми, блестящими, живыми, в них хотелось смотреть долго и не отводить взгляда. Эти глаза могут сказать больше о своём владельце, гораздо больше, чем он сам хочет рассказать о себе.
- Но ты уйдёшь не к себе в Селение? Тебя там не ждут?

В июне следующего года Итачи уволился. Он мог бы и после полного выздоровления работать здесь, но больше не было желания, хотелось видеть что-нибудь ещё, помимо кухни и собственных рук, хотелось идти куда-нибудь, ноги истосковались по длительным переходам, по траве и камням. Хотелось дышать глубоко и ровно, хотелось идти легко и быстро и видеть далеко-далеко, видеть синий купол неба с яркой полосой Млечного Пути, волнующееся море древесных крон, жёлтые рисовые поля, серебристые реки, величественные горы, вершины которых задевают облака. Хотелось видеть мир, наполнять себя ощущениями и впечатлениями, чтобы новая яркая жизнь затмила старую.
В ночь, когда Итачи решил уйти из этого города, ему приснился ужасный сон, каких он давно не видел. В этом сне он видел человека, сидящего у костра, над которым нависали сверху ветви покрасневшего от холода клёна. Листья его кружились в воздухе вокруг, медленно опадали на землю, превращая её в страшный кровавый ковёр, по которому прыгали и скакали уродливые тени, что рождало беспокойное пламя. Человек сидел перед костром на коленях, одет он был в белое, словно покойник, и правую руку держал в рукаве. Голова его была опущена так, что не видно было лица, слышен был голос, но нельзя было разобрать ни слова. Наконец огонь начал ослабевать, остались от него два бледных голодных язычка, которые терялись на фоне кроваво-красной листвы. Вдруг человек перед огнём шевельнулся и вынул из рукава что-то очень красивое, настолько красивое, что в первые мгновения нельзя было разобрать, что это. Оказалось – нож.
На правую руку человека упал один лист – и тут же размяк, словно обратился в краску, оставил красное пятно. За ним упал второй, третий – они кровавыми пятнами ложились на белое похоронное одеяние незнакомца, пока не окрасили его целиком. С ножа на землю тоже капала краска. «Если бы я мог избавиться от него», - сказал человек, с тоской глядя на свою правую руку. Вдруг Итачи понял, что нож был от него неотделим, был настоящим продолжением окрашенной красным клёном руки. Вместе красивый нож и красивая рука давали уродство, вызывали страх.
Итачи знал, что увольнение не избавит его от ножа в руке, потому что ничто от него не избавит – он уже врос, он уже стал её продолжением. Нож стал частью его жизни, но раз появился шанс сделать эту часть самой маленькой и ничтожной, надо его использовать.